Моя палитра (глава из книги «По касательной» Марианны Браславской)

Автор: Марианна Карповна Браславская

В начало  Дао искусствоведа

Палитра жизни (главы из книги «По касательной» Марианны Браславской)

В мои обязанности консультанта Свердловского отделения Союза художников (СХ), помимо крупных хозяйственных проблем, как, например, передача Дома художника на баланс города, входила идеологическая работа, в том числе, организация встреч художников с народом. С одной стороны, «трудовые коллективы» не испытывали в этом большой потребности. С другой стороны, творцы соглашались неохотно: «времени жалко, еще можно поработать, пописать». Обе стороны делали одолжение при условии моего непременного присутствия со вступительным словом и демонстрацией иллюстративного материала.

Волков Б.В.

Август 1973 года. В актовом зале Института горного дела (Почтовый переулок, 7) на творческий вечер собралась заинтересованная публика. Представила гостя: Волков Борис Васильевич. Живописец, член СХ, участник городских, областных и всесоюзных выставок, фронтовик, орденоносец. Цветные репродукции пейзажей, портретов, картин, сопровождаемые моими комментариями, знакомили слушателей в общих чертах с искусством художника. На двух наиболее известных и значимых произведениях из его творческого багажа я остановилась подробно.

Картина «1941 год». Свет от горящих в печке поленьев высвечивает вагон – теплушку, спящих солдат, немолодого дневального. При абсолютной статичности композиции художник добивается ощущения движения эшелона ритмичным наложением быстрых плотн ых коротких мазков. Отсветы пляшущих язычков пламени заливают центральную часть первого плана холста оранжево-красно-охристым цветом. Цвет пожаров и человеческой крови заставляет зрителя проникнуться накаленной до предела атмосферой первых месяцев войны. Написанная без всякого пафоса картина особенно ценилась фронтовиками и ветеранами. До конца жизни они помнили свои тревожные мучительные раздумья в идущих на фронт товарняках.

Волков Борис Васильевич

В полотнах Волкова столько мастерства и задушевности, что спустя десятилетия, они продолжают не только волновать, но и удивлять мудростью выбранного сюжета. Кажется, что картина «Русская каша» сразу и целиком увидена автором, как эпизод военных будней. Однако, эскизы, наброски, подготовительные этюды показывают: художник несколько раз менял композицию, прежде чем нашел окончательное решение. Заснеженный лес, молодая женщина, может быть, партизанка, спокойно стоит в ожидании, пока голодные пленные фашисты доедят свои порции каши, русской каши. В ее позе – чувство собственного достоинства, достоинство победителя.

Прозвучали аплодисменты. Польщенный таким теплым приемом Борис Васильевич заметно успокоился, и, как-то очень по-домашнему, завязалась беседа. Отвечая на вопросы, он рассказал о своем детстве в уральском городке Касли, о талантливых дедах и дядьях в его большой родне Чиркиных. Неудивительно, что по их стопам он пошел учиться лепке к скульптору Н.Н. Горскому в школу мастеров художественного литья при Каслинском чугунно-литейном заводе. Потом было художественное училище в Свердловске. Потом война. Потом учеба в институте им. Репина в мастерской известных художников А.А. Мыльникова и В.М. Орешникова. Волков улыбался и прямо на глазах молодел. Народ восхищался и радовался.

Как бы заново увидела художника и я. Общие слова о поколении, чья молодость прошла в боях и окопах, приобрели для меня не просто смысл, а реальное олицетворение. Как же вы постарели, мальчики! Призванные в свои двадцать один, вернувшиеся, слава Богу, живыми, в двадцать шесть. Уже седыми. С каким упорством шли вы к достижению своей мечты, своей цели, поставленной там, под огнем! Пересиливая боль фронтовых ран, вы стремились наверстать упущенное время. Мой университетский учитель-педагог Степан Петрович Ярков командовал отделением дивизионной разведки, был тяжело ранен и в двадцать один год! демобилизован по инвалидности. До конца жизни он страдал от боли в ампутированной, т.е. несуществующей руке. Несмотря ни на что, Ярков защитил диссертации, стал кандидатом искусствоведения, профессором. Увидели свет написанные им труды, в том числе книги об уральских художниках-фронтовиках. У них была одна на всех биография: детство и взросление в дальних деревнях, маленьких городах, годы войны, а потом – желанная учеба. Ни ранения, ни голодная послевоенная жизнь не могли помешать С.П. Яркову и Б.В. Волкову поехать в Ленинград получать высшее образование. Они поступили в Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е. Репина. После окончания возвратились и преподавали в Свердловском художественном училище. Большинство уральских художников-фронтовиков были его выпускниками. Позже, Ярков в своей книге рассказал о многих из них, в том числе о буднях рядового Бориса Волкова на советско-финской войне, который «под огнем врага переползал от окопа к окопу на Ханко, делая зарисовки героев дня и собирая материал для газеты «Красный Гангут».

К концу творческого вечера сочувствие и даже нежность захлестнули меня. В неухоженности Бориса Васильевича мне виделись житейская неустроенность, одиночество, постоянное безденежье. И когда Юра Векслер надумал обзавестись картинами, я привела его к художнику Волкову.

Стучу в мастерскую. Тишина. Толкаю дверь. «А это ты, заходи» – «Я не одна. Это друг моего мужа. Он хочет купить у Вас несколько картин». – «А я подумал, что он – твой брат». «Да все евреи похожи», – доброжелательно отреагировал мой спутник. «Пусть он сначала сходит за водкой. Ты же видишь, мне совсем плохо: лежу, встать не могу. Потом и поговорим». Без малейших колебаний и возражений практически не пьющий Юрий Генрихович Векслер, будущий профессор, доктор технических наук быстро сбегал с шестого этажа, отданного под творческие мастерские, на первый – в Центральный гастроном, за бутылкой для художника Бориса Васильевича Волкова. Принес. Полечили. Волков ожил. Завязалась беседа. «Кто ваши родители?», – спросил хозяин мастерской. «Да обыкновенные врачи». – «Это хорошо». – «Да не слушайте вы его!» – встряла я. – «Его родители – легендарные люди. Отец – Генрих Яковлевич Векслер прошел всю войну хирургом на передовой, а потом его сослали в лагерь: фамилия такая. Его жена – Крошина Полина Александровна, добралась до самого Берии и вытащила мужа. Спасла. Майор медицинской службы, начальник госпиталя для военноослепших, одна из тех, кто ратовал за создание больницы скорой медицинской помощи в нашем городе». «Как интересно! Жаль, что я их не знал. С удовольствием бы поработал над портретами». Посидели, поговорили, и к взаимному удовольствию состоялась покупка-продажа небольших добротных пейзажей.

После этого разговора меня долго занимала мысль, а если бы на фронте произошла встреча художника и хирурга? Волков привез с войны, сделанные им между боями многочисленные карандашные наброски однополчан. Теперь они – документы эпохи, в них столько человеческой правды и душевного состояния, что впоследствии, некоторые из них послужили ему для написания портретов. Так мог появиться и портрет военного хирурга Г.Я. Векслера. Созданные Борис Васильевичем женские образы, в том числе, «Портрет бабушки П.А. Чиркиной», молодой харизматичной партизанки в картине «Русская каша» убеждали, что в портрете Крошиной художник сумел бы передать необыкновенной шарм и волевой характер, Полины Александровы.

Говорят, что идеи летают в воздухе. Вскоре мой друг врач-патологоанатом, поэт, переводчик Марк Николаевич Рыжков, а еще и скульптор-любитель, пригласил посмотреть недавно законченную работу. Марк встретил меня словами: «Ты знала его и даже бывала в их гостеприимном доме». Затем подвел к стоящей на столе прикрытой мокрой тряпкой скульптуре и сказал: «Увидев тебя впервые, он ласково отчитал твоего мужа: «Боря, ты – обманщик. Ты сказал, что женился на женщине, а ты женился на богине». Комплимент на то и комплимент, чтобы не вполне соответствовать действительности, но на правах богини я утвердилась в своем кредо: всегда принимать решения самой, не перекладывая ответственность на друзей и близких. Высокое мнение Генриха Яковлевича Векслера держало меня на плаву всю жизнь, не позволяя капитулировать перед обстоятельствами.

По разбросанным на столе фотографиям я догадалось, что по ним создавался образ этого прекрасного человека, недавно ушедшего из жизни. Но, вот автор снял тряпицу, и я опешила: передо мной был не Векслер, а генералиссимус А.В. Суворов! Его образ знаком мне с детства по бюсту из павильона чугунного литья в Картинной галерее. Полная растерянность и изумление. Оказалось, что так думали и те, кто до меня видел скульптуру. Налив коньячка, мы сели размышлять, в чем же причина похожести так далеко стоящих между собой во времени и совершенно разных по национальным признакам людей. Марк Николаевич рассуждал, как патологоанатом: приблизительно одинаковые размеры черепных коробок, узкие овалы лиц, длинные носы. Мы пришли к выводу, что за внешними чертами скрывается нечто большее. Они оба – солдаты войны. Хотя войны разные, ужасы, пропущенные через сознание каждого, одинаковые. Александр Васильевич Суворов всю свою жизнь отдал военной службе, пройдя путь от поручика до генералиссимуса, стал основоположником русской военной теории.

Генрих Яковлевич Векслер, окончив Военно-медицинскую Академию в Ленинграде в двадцатые годы двадцатого века, посвятил свою жизнь лечению и спасению людей. С первых дней он ушел на войну, вернулся в звании подполковника медицинской службы, награжден орденами и медалями, в том числе Красного Знамени и Красной Звезды. По документам количество сделанных им операций на фронте поражает воображение. Вернувшись к мирной жизни, Генрих Яковлевич заложил основы новой для Урала отрасли медицины – урологии. Почти три десятилетия, до конца жизни, он занимался изучением и внедрением методов ее лечения во врачебную практику – став, впоследствии, главным урологом региона. Векслер создал свою научную школу, и ученики его учеников продолжают его дело в двадцать первом веке.

Допивая коньяк, мы пришли к выводу, что феномен невероятного сходства стал возможен, возник, как свидетельство равных по силе духа личностей.

Работа над портретом Г.Я. Векслера была для Рыжкова программной в его решении сохранить память о выдающихся врачах, отдать дань уважения своим учителям: Б.П. Кушелевскому, Д.Г. Шеферу, А.Т. Лидскому. На фасаде здания больницы на Большакова установлены мемориальные доски с их рельефными портретами. Автор – Марк Николаевич Рыжков.

2000 год. Музейщики пригласили меня поехать с ними на экскурсию в город Касли. Большое впечатление оставил зимний сад на территории завода с огромными экзотическими для нашего климата деревьями, цветами и кустарниками. Мне казалось, что этим и запомниться поездка, но меня ожидало настоящее потрясение: надгробие Б.В. Волкову в старой части кладбища. На прямоугольном высоком постаменте, как на тумбочке постелена бетонная салфеточка, на ней установлена палитра с торчащими кисточками и вазочкой. Такой натюрморт создал скульптор Олег Скачков, автор памятника. (Светлая ему память!). На палитре имя и даты. Борис Васильевич вернулся в родной город в большую семью славных мастеровых Чиркиных. Они приняли его, и он лежит в одном ряду с ними на уникальном кладбище с кружевными часовнями, крестами и венками из каслинского чугунного литья. Сделано на века, на долгую память. Достойно и красиво.

2002 год. Екатеринбург прощался с артистом, любимым несколькими поколениями горожан, Георгием Ефимовичем Гецевым. Режиссер, руководитель театральной Народной студии при ДК Железнодорожников. Официальные речи были произнесены у гроба в его родном театре Драмы. Никто из его учеников и товарищей по сцене выступить не смогли: отведенное время закончилось. Я собралась уходить, когда директор театра Ю.В. Махлин (коллега по Центру Культуры и Искусств) попросил меня обязательно поехать в крематорий и там сказать несколько слов от имени зрителей трех поколений.

По моему убеждению, зритель – профессия, она закладывается в детстве, с годами становиться жизненной потребностью и, даже может передаваться в осязаемом наследстве. Так в нашем семейном архиве бережно хранятся театральные программки вот уже и четвертого поколения. Эти документы подтверждают не только принадлежность семьи к истинным театралам, но по ним можно проследить по годам репертуары как всех городских театров: Кукол, Драмы, ТЮЗа, Музкомедии, Оперы и балета, так и гастролирующих коллективов. С 1927 года у дедушки и бабушки была своя ложа в Оперном театре. Впервые в 1946 году бабушка привела меня в Драмтеатр. К моему детскому удивлению с ней все здоровались. Мои родители дружили с бессменным администратором Драмы Е. Файбушевичем, его супругой Зинаидой Соломоновной и их близкой приятельницей, мамой Саши Соколова (так его звали в нашем доме). Искушенные зрители понимали, что он – режиссер от Бога. Мысли продолжали прокручиваться в голове, но были уже не нужны. В крематории по просьбе сына Г.Е. Гецева (холеного немолодого москвича), никто не должен был говорить. Прощальные слова не звучали.

Подавленная, в том числе и непривычно безмолвным ритуалом, я шла к автобусу, когда кто-то придержал меня за локоть: «Ты куда? Мы хороним Борю Михайлова». Развернулась и пошла в другой зал со своими, бесспорно более близкими мне художниками, чем театральная общественность. Из грустных речей на поминальном обеде до меня с трудом дошло, что Борю Михайлова, улыбчивого добряка-толстяка и очень светлого живописца, вырастил в прямом смысле и дал профессию художника его отчим – Борис Васильевич Волков! Выступающие обращались к матери усопшего, пожилой, но все еще привлекательной и обаятельной женщине. К концу обеда я сообразила, что она была женой Волкова, что он не был одиноким и никому не нужным человеком, как ошибочно думалось тогда, августовским вечером 1973 года. И для меня приоткрылся секрет его цветущих черемух и сиреней: если у художника такая муза, то нет ничего удивительного, что из всех живописцев, писавших и пишущих сирень, она, сирень, благоухала и, спустя годы, продолжает обволакивать сладким дурманом лишь на картинах Бориса Васильевича Волкова.

Марианна Браславская. Искусствовед.  2007-2020 гг.

Назад Один день моей жизни  Вперед Реальное из нереального