Дао искусствоведа (глава из книги «По касательной» Марианны Браславской)

Автор: Марианна Карповна Браславская

В начало  Дао искусствоведа

Знакомьтесь!
Дао искусствоведа
Детство
Один день моей жизни
Моя палитра
Реальное из нереального
Около Мидхата
Цирк, и житие вокруг
Рома Тягунов
Григорий Абрамович Варшавский  
Тигры и кот в родной поликлинике

Пролог

Лектор от бога Яков Соломонович Тубин читал нам, искусствоведам четвертого курса, цикл лекций «Все виды искусства». Одно занятие он посвятил спорту. В первый момент меня даже покоробила тема: я была удивлена, какое отношение к «великому искусству» имеет «пошлый спорт». Может кто другой и не смог бы, но обожаемый Тубин разбил тут же мой скептицизм. Он объяснял интерес к спортивным зрелищам во все времена, начиная с Древней Греции, сиюминутностью воздействия данного момента игры на зрителя. Я впервые осознала, что в спорте не может быть, как в театре или кино, все срежиссировано и отрепетировано. Долго проверяла теорию на практики. В результате стала с удовольствием смотреть большой футбол, но с позиции искусствоведа, оценивая превосходство одной команды над другой по цвету, ритму, композиции.

«Красные командиры времен Гражданской войны на Урале» Г.С. Мосин и М. Брусиловский

Пройдет несколько лет после окончания университета. Встретив Якова Соломоновича около Архитектурного института, узнаю, что он продолжает читать лекции, прошусь вольнослушателем. «Что Вы! Теперь таких студентов как были вы - нет. Вы же динозавры!» Вспоминаю и горжусь. Собственно говоря, весь этот текст и написан для тех, кто относит себя к динозаврам. Динозавром быть совсем не обидно, если учесть, что они умели как-то приспосабливаться и жили миллионы лет.

Именно Тубин предложил мне обдумать проект диплома на стыке наук психоанализа и искусствознания. В технических областях исследования физика – химия, биология – химия и так далее, проводились давно. Гуманитарии нащупывали «союзников». Попытка понять процесс восприятия произведений искусства, опираясь на труды психологов и искусствоведов, и стала темой моего диплома. Ввиду сложности и многогранности проблемы, решено было ограничиться восприятием только станковой живописи.

Руководителем диплома назначили Всеволода Ивановича Колосницина. Я была счастлива: умнейший человек, свободомыслящий, прекрасно разбирающийся как в древнерусском, так и в современном искусстве. Он посоветовал мне прочитать и осмыслить большой объем теоретических трудов по психоанализу. Стимул к такой работе был. Меня удивлял собственный феномен. Я, крайне редко плачущая в обыденной жизни, заливалась слезами на фильмах и спектаклях.

Глава первая

Катарсис

Как и большинство людей, я не имела о катарсисе ни малейшего представления. В трудах по психоанализу утверждалось, что понятие катарсис появилось в религии древних греков и означало очищение души. Со временем это религиозное понятие перешло в категорию эстетическую и стало определением сильных эмоций. Как правило, они, эмоции, возникают при смене стандартной жизненной установки на новую, неожиданную, полученную в процессе непосредственного общения с искусством.

Теоретические выкладки психологов подтверждались моими ощущениями на протяжении жизни. Во-первых, состояние катарсиса возникает всегда спонтанно, помимо воли, сымпровизировать его невозможно. Во-вторых, оно долго хранится в памяти. В-третьих, нередко в этом состоянии принимаются судьбоносные решения. Вступить в процесс сотворчества с создателями произведения и испытать блаженное состояние катарсиса возможно только при полном погружении. Поняв это, я предпочитала ходить на выставки, в театры и кино одна, без отвлекающей болтовни сопровождающих, или с проверенными людьми.

Глава вторая

Иллюстрации феномена

1957 год. Рыдая навзрыд после фильма «Летят журавли», я возвращалась с утреннего сеанса домой по одной из центральных улиц города. Прохожие смотрели на меня, но успокоиться не получалось. Это состояние продолжалось до позднего вечера, объяснить его было сложно, да и не хотелось. Попытки родителей как-то помочь вызывали новые приступы плача. Тогда я и пришла к неожиданному, незаложенному в фильме выводу: жизнь – бессмысленна. И жила с этой мыслью десятилетиями.

1968 год. Погасли огни «Таганки». Спектакль давно закончился. Мои рыдания не прекращались. Перед мысленным взором вновь и вновь прокручивалась сценическая жизнь персонажей пьесы Бертольда Брехта «Добрый человек из Сезуана». Я знала его драмы «Что тот солдат, что этот» и «Мамашу Кураж». Оказалось, сюжет этого спектакля - прямое попадание в давно мучащую меня проблему: «Почему мои бескорыстные добрые дела все чаще оборачиваются неприятностями?». Захлёбываясь от обид, я выслушивала: «Не делай добра, не получишь зла», но продолжала жить по своему закону. Так воспитали: помогать всегда и всем. Б.Брехт и вслед за ним Ю. Любимов, В.Высоцкий, В.Золотухин доказывали, казалось, лично мне: добро наказуемо. Гениальная игра артистов стащила с души защитный панцирь, заставив сопереживать, страдать, но не смириться. Бунт вырывался наружу потоками слез.

1972 год. Свердловский Драмтеатр. Последний акт гастрольного спектакля «Деревья умирают стоя» с Фаиной Раневской. Слезы катились из моих глаз. Муж пытался понять, но я не могла и не хотела объяснять. Это состояние, как дар божий, было важно сохранить. С зареванной женой идти летним вечером по городу домой неприлично. Зашли в гастроном рядом с Драмтеатром. Там меня, все еще плачущую, увидела Раневская. Она решила принять участие и как-то помочь. Сквозь слезы я объяснила ей, что все не просто хорошо, а восхитительно, что это после театра, где я испытала потрясение. Она приобняла меня и сказала: «Спасибо». Но, главным стал вывод во многом определивший мои дальнейшие поступки: осознанное желание – умирать стоя.

1974 год. Лёнечка Быков - знаток и ценитель искусства кино мирового уровня, великий подвижник показов непрокатных фильмов в нашем городе. Он пригласил «свою» публику, воспитанную им в недавно закрытом ДК «Автомобилист» в ДК ВИЗа на первый просмотр «Зеркала». Зал ВИЗа оказался переполненным. После сеанса иду рядом с В.М. Воловичем, точнее с его ногами (я не могу поднять голову от пронизывающей боли). «Вы меня простите, Марина, у меня от напряжения в висках стучит». По другую сторону от него - наши художники. Обсуждать только что увиденное, да и вообще говорить никто не может: шок. Так и шли, молча, несколько кварталов, иногда издавались какие-то нечленораздельные звуки. Тарковский ворвался в наши жизни.

От предвкушения самой возможности вновь окунуться в глубины «Зеркала», меня била дрожь и перед вторым, и перед четвертым посещением фильма. Спустя десятилетия отдельные кадры всплывали вновь. Сладостные воспоминания моего детства пробуждались от великолепных занавесей из старинного тюля (подобные бабушка вешала весной на балконное окно, и сразу получался праздник). Но в фильме от их долгого колыхания, резких взлетах вверх и опадениях, возникало предчувствие страшных бед: войны, голода, репрессий. Тарковский вытаскивал из моей памяти давно забытое. Вот, героиня Маргариты Тереховой вынуждена расстаться со старинными серьгами, и по аналогии всплывает картина жизни военного тыла: продают роскошную «золотую кучу» книг – энциклопедию Брокгауза и Эфрона. Мне понятны и близки мистические явления «Зеркала». Фантомы ушедших не только людей, но и моих любимых кошек в человеческих образах, нередко появляются передо мной, как явления того же порядка. Но кому об этом скажешь? Тарковский бы понял и поверил.

Гастроли театра Вахтангова. 1975 год. Спектакль «Дамоклов меч». Удивительно: у меня те же сомнения, что и у героев пьесы. Над ними, как и надо мной, висит дамоклов меч, и ни у кого нет выхода. Долго–долго брожу по улицам. Никак не могу вернуться в реальность. В этом кружении я сформулировала основное правило, кредо моей жизни: решение нельзя переложить ни на близких людей, ни на друзей. Только сама и тогда никто не будет виноват при неправильном выборе.

Глава третья

Диплом. Защита

Всеволод Иванович Колосницын поставил задачу: доказать в дипломной работе, что зритель может испытывать катарсис от живописи.

Содержание диплома в упрощенном виде сводилось к следующей схеме: зритель для понимания картины должен проделать тот же путь, что и автор, только в обратном направлении. У художника - от идеи, через воплощение, к результату. У зрителя – от общения с картиной, понимания живописного языка, к результату и постижению идеи. Проживая последовательно стадии создания произведения, опираясь на свой кругозор и жизненный опыт, зритель становится как бы соавтором.

Накануне защиты кто-то посоветовал мне позвонить Павловскому и узнать, не возражает ли он, если текст пояснительной записки к дипломной работе будет сопровождаться несколькими большими ватманскими листами с вычерченными схемами, поясняющими процесс восприятия (прецедентов не было). Основатель и заведующий кафедрой «История искусств» Борис Васильевич Павловский любезно дал добро, но узнав о моем выборе для заключительной главы картины Г.С. Мосина и М. Брусиловского «Красные командиры времен Гражданской войны на Урале», устроил скандал. Он кричал в телефон так, что было слышно на всю квартиру. Я была обескуражена. Вести об идеологических битвах в искусстве не долетали до моего поля деятельности на заводах ЖБИ и электростанциях. В университете со студентами проблемы свердловских художников не обсуждались. Выбор этой картины был оправдан, он не был случайным. Для достижения сильных эмоций произведение должно быть новым для зрителя, недавно созданным, не тиражированным в печати.

1969 год. На областной выставке в Свердловской картиной галерее впервые экспонируется полотно «Красные командиры времен Гражданской войны на Урале». На нем в полный рост тесной шеренгой предстояли военные начальники Красной Армии: Чапаев, Фурманов, Хохряков, Блюхер и другие менее известные, и совсем забытые. У меня перехватило дыхание от чувства трагизма. Статичность композиции превращала картину в стелу. Не стояние, некое парение над землей и желто-зеленый колорит сближали полотно с иконной живописью. Поражало, как много вместило одно живописное произведение. Дух эпохи, уральские просторы, зарницы боев, и, важнейшее – преклонение перед личностями, окутанных легендами. С противоречивыми чувствами я всматривалась в их бесстрастные лица. О деяниях и судьбах многих стало известно по новым публикациям, опровергавшие параграфы в моих школьных учебниках пятидесятых годов прошлого века. Но в сознание целого поколения прочно вошли искаженная история и героизация биографий ее участников. Зрители смотрели молча. Картина никого не отпускала. Там в потусторонней тишине, казалось, звучал реквием. Музыка обволакивала. Внезапно в моей душе возник неописуемый восторг, как будто я имею непосредственное отношение к созданию этого шедевра.

От приятного променада по выставке не осталось и следа, смотреть экспозицию дальше было бессмысленно: перед внутренним взором стояли «Командиры».

Колосницин В. И. мой выбор и анализ картины одобрил.

За полчаса до защиты рецензент диплома Сергей Васильевич Голынец, опершись спиной о стену, бледный и уставший сказал, что прочитав мою работу, мало что понял. Позвонил в Ленинград своей однокурснице. Они вместе этой ночью рецензировали диплом и пришли к выводу, что я очень умна. Возможно, это восторженное мнение Голынца усилило мое нервное напряжение. Выйдя к кафедре, я положила на нее листы пояснительной записки, стала читать и увидела: строчки убегают, сбегают вниз по другую сторону небольшого фанерного ящика. Мне приходилось зависать над ним, чтобы успевать считывать. Единственным спасением стало свободное изложение темы. Неожиданно для себя я стала пересказывать материалы исследований восприятия произведений искусства в университете Торонто, из статьи в журнале «Курьер» (дикая случайность: муж купил его накануне!). Два заключительных вывода из моей речи произвели ошеломляющий эффект сразу и надолго. Первый. Искусствовед – это мост от художника к зрителю. (Цитировалась всеми, начиная с Б.В. Павловского на нашем банкете и далее везде). Второй. Искусство - вне социально! Вот тут Павловский вскочил на ноги и театрально воздев руки к небу простонал: «И чему я учил вас все шесть лет!». Конечно, он абсолютно прав на примере передвижников и соцреализма, но в эти рамки тысячелетняя история искусств не укладывается. Я уверена, что Борис Васильевич это прекрасно знал, но вынужден был лукавить. И тут вылезла я из своих пропарочных камер и «открыла Америку».

Заседание ГЭК, по рассказам участников, проходило бурно и необычно долго. Спорили об оценке моего диплома: от неуда, до «отлично». Сошлись на «четверке». «Слава» пришла позже с неожиданной стороны. Меня вызвали в КГБ по поводу иммиграции однокурсницы. Оказалось, «там», в курсе моей, как они сказали «скандальной» защиты. Вскоре дипломная работа с кафедры странным образом исчезла. Позже попав в среду художников, можно было показать Г.С. Мосину, сохранившийся у меня экземпляр печатного текста, услышать его мнение, но не сообразила, жаль.

Глава четвертая

Ура!

После окончания университета продолжилась моя работа наладчиком в «Службе автоматики и контрольно-измерительных приборов». Натыкаясь на «корочки» диплома, я готова была плакать от их невостребованности, мечтая о любой искусствоведческой деятельности. Решилась пойти проситься на кафедру к Павловскому Б.В. Узнав о моей зарплате, он, смеясь, сказал, что такая ставка только у него, а он уходить пока не собирается.

Но вот однажды, мне позвонил мой друг Владимир Иванович Вяткин (староста нашей студенческой группы) и предложил подъехать в Художественно - производственные мастерские, где он - главный художник. Входная дверь показались мне знакомой. Я вмиг оказалась в другом временном пространстве, в одном из вечеров моей далекой юности. Теперь, как и тогда, на стене - «Доска объявлений». Тогда на ней была единственная бумажка с отпечатанным на машинке приказом: «Во избежание пожара запрещается распитие спиртного вне рабочее время». Подпись: директор Художественно - производственных мастерских. Смысл дошел не сразу, но когда дошел, я довилась от смеха, боясь нарушить тишину большого двора, заставленного многочисленными гипсовыми изваяниями Володи Ульянова вперемешку с юными пионерами-горнистами. Я пообещала себе когда-нибудь обязательно проникнуть за закрытую дверь этой пьющей только в рабочее время организации с ее уникальным чувством юмора. Спустя двенадцать лет желание исполнилось: мне открыли дверь и приняли на должность инспектора - искусствоведа. В обязанности инспектора входило обеспечение заказами художников: поиск объектов, требующих художественного оформления (заводские ДК, сельские клубы, столовые). Быть нужной, приносить пользу не искусствоведческими статьями, а решением реальных проблем, стало смыслом моих будней с их частыми командировками по городам и весям нашей области.

Производственный юмор продолжал процветать. «Пригласите к телефону начальника скульптурного цеха. - Ее сейчас нет на месте. Нина Михайловна занята: она показывает бюст заказчику». Объявление для художников над кассой в день выдачи зарплаты: «Нет акта – нет зарплаты».

Глава пятая

Союз художников

Вскоре произошла серьезная реорганизация в свердловском отделении Союза художников (СХ). В секретариате этой всесоюзной организации, находящейся, естественно, в Москве, выбрали наш город и, в качестве эксперимента, ликвидировали, упразднили Художественный фонд. Вместо него была дана всего одна ставка - консультанта. Многолетний председатель свердловского отделения СХ Д.М. Ионин высмотрел в Художественных мастерских меня и пригласил на работу в Союз художников! За неимением должностной инструкции царила полная неразбериха в моих обязанностях. Д.М. Ионин считал, что основная задача - решение хозяйственных вопросов, доставшихся от ликвидированного Художественного фонда. Павловский Б.В. видел роль консультанта в идеологической работе. Так у меня появилось два начальника, которые ссорились по телефону, не желая уступать меня и не считаясь с моим личным временем: ночами я писала статьи, а с утра до вечера бегала по кабинетам Горисполкома, передавая на баланс города Дом художника (ул. Куйбышева, 97).

И вот первый в моей жизни вернисаж, на котором я не рядовой зритель, а сотрудник! Консультант свердловского отделения Союза художников! От сознания своего нового жизненного статуса, я испытываю непрерывное ликование. Мое состояние совпадает с общим приподнятым настроением открытия весенней выставки. По обе стороны от входных дверей стоят Волович и Казанцев. Они светятся счастьем и, не переставая улыбаться, целуют подряд всех входящих женщин. Такое забыть невозможно! На меня, пришедшую в мир богемы от пуританских «технарей», эта сцена производит неизгладимое впечатление.

Глава шестая

Мосины в моей жизни

В празднично гудящей толпе художников и зрителей особой ухоженностью выделялась фигура Геннадия Сидоровича Мосина. В этом была заслуга его жены и музы - Людмилы Михайловны. Окончив Горьковский педагогический институт с дипломом преподавателя математики и черчения, она посвятила свою жизнь служению семье: мужу и сыновьям.

С 2011 года организацией выставок работ Геннадия Сидоровича стала заниматься сама Людмила Михайловна. После нескольких моих выступлений на вернисажах между нами установились теплые дружеские отношения. Как-то Алексей Геннадьевич Мосин попросил записать воспоминания об отце. Я пообещала, не предполагая, какой пласт всколыхнется в памяти и потянет за собой бесконечный ряд перипетий на пути отдельно взятого искусствоведа (Дао). Все что написалось выше никогда бы не легло на бумагу: Алексей Геннадьевич буквально усадил меня за любимое занятие.

Эпизод первый. Я спустилась с дрожащими от напряжения ногами и руками с высокой стремянки, развешивая картины для очередной выставки в зале Союза художников. Для меня это отдых от хозяйственных и идеологических проблем. Ко мне подошел Геннадий Сидорович и грозно спросил: «Марина, что это Вы себе позволяете?» Я не знала, на что подумать. «Что у Вас в ушах?», - я схватилась за уши. В глубине его глаз бегали озорные огоньки. «Сережки», - сказала я с облегчением. «Да какие это сережки? Это же бриллианты! Только бриллианты даже в такой пасмурный день могут посылать свет, манить, притягивать. И как это можно: в бриллиантах монтировать выставку?». Прошли десятилетия, но каждый раз, когда мелькнут эти малюсенькие сережки, я начинаю улыбаться, вспоминая своеобразный мосинский юмор. Геннадий Сидорович получал удовольствие: от полной растерянности собеседника до понимания им смысла - к взаимной радости обоих.

Эпизод второй. 1972 год. Из Барнаула приехала моя университетская любимая подруга Нина Быкова. Сразу после получения диплома, ее пригласили работать в алтайский музей, где впоследствии она стала кандидатом наук и заместителем директора. Цель той ее командировки - покупка картин современных художников. Решили начать с Мосина. Договорились. Пришли в мастерскую. Доброжелательно показывает работы, пока не выясняется, что Нина училась вместе со мной. Геннадий Сидорович меняется в лице. «Как, и Вы, воспитанница Павловского?» Мы просто вылетели из мастерской, чтобы не слушать, что говорится о нашем кумире. Долго стояли на лестнице и не могли сдержать слезы. Это Борис Васильевич создал искусствоведческую кафедру с нуля, подарив и мне, и Нине, и многим-многим другим, целый мир, осознанную жизнь, интересную работу. Художники об этом не задумывались, для них Павловский был, прежде всего, партийный критик, консерватор, преграда на их творческом пути.

Эпизод третий. По случаю открытия областной выставки, в ресторане «Большой Урал» - банкет. Взаимные поздравления, многочисленные тосты. Народ уже приустал, стоит обычный шум веселья. Поднимается следующий тостующий, заслуженный художник Б.А. Семенов (автор огромных оптимистичных акварелей). Он, как всегда в белом костюме, белом галстуке – демонстрация интеллектуальности и интеллигентности. Вдруг, как пьяный дебошир, он начинает что-то кричать на весь зал, размахивая тонкой ученической тетрадью. Оказывается, это не просто тетрадь, а документ, где написано все, что он думает о картине «1918» и ее создателях Г.С. Мосине и М. Брусиловском. Смысл доходит не сразу: на банкете этих художников нет, так же как и нет их работы на выставке. Я от стыда готова провалиться сквозь землю. В наступившей тишине слышу спокойный голос Б.В. Павловского: «Марина! Это тоже часть искусствоведения. Учись держать удар». Он понял мое состояние: злобные вопли Семенова – удар и по мне. Борис Васильевич знал о моем доброжелательном отношении ко всем художникам, независимо от их творчества. По моим понятиям Семенов не мог не понять концепцию картины, а поняв, должен был поклониться в ноги авторам за их мужество. Они знали, что ни общественность, ни выставкомы не смогут принять и разделить их взгляд на историю. Картина вызвала неимоверный резонанс и стала реальным событием в жизни города. У многих художников зависть заглушила совесть, в том числе у Семенова, несмотря на то, что у него были к советской власти личные счеты. Все ужасы тоталитарного режима испытал на себе его близкий родственник, один из создателей фильма «Красные дьяволята». Своей семейной драмой Семенов поделился со мной, чтоб никто не подслушал - на улице, шепотом. Страх въедался, как ржавчина: смелость решения картины «1918» пугала, авторы воспринимались личными врагами.

Эпизод четвертый. 1976 год. С весенней выставки из зала СХ в воскресный день украли картину «Портрет сына». При контрольном обходе дежурная увидела пустую раму. Даже по телефону ее ужас передался мне: такого никогда не было. Примчались все, кто мог. Вызвали милицию, они составили акт, на этом их работа была закончена. Стало понятно, что надо подключать своих друзей (от психиатра до милицейского начальства) и всех знакомых, кто хоть как-то мог помочь. Через несколько дней у меня в голове сложилась картина произошедшего и предполагаемая личность вора. Довольная проделанной работой, я пришла в мастерскую к Геннадию Сидоровичу. «Ну, кто вас просил заниматься этим делом? Как вы не понимаете, что если картину украли, то это большая награда для художника». Я, совершенно растерянная, стоя на лестнице ступенькой ниже, заглядывала ему в глаза и не могла понять смысл сказанного. Что это - знаменитый мосинский юмор, или маска, под которой скрыта боль?

Эпилог

Самое теплое воспоминание о Мосине осталось у меня от первой встречи. В солнечные дни во дворе мастерских Художественного фонда было всегда много народа. Кто пришел купить краски, кто в столярку заказать рамы для своих картин, кто к начальникам творческих цехов для получения заказа.

В тот день я пришла на работу с маленькой дочкой. Малознакомый художник попросил подержать ее. Он посадил девочку на свои большие сильные руки. На меня смотрели две пары счастливых сияющих серо-голубых глаз Геннадия Сидоровича и моей Юльки. Он стал сразу и на всю жизнь родным человеком.

Его занесенные снегом деревенские дворы с избами, и есть те бриллианты, которые светят даже в самые пасмурные дни.

P.S. Я пишу вновь и вновь переделывая текст, значит, мое Дао продолжается.

Искусствовед Марианна Браславская  2019 год

Назад  Знакомьтесь!  Вперед  Детство